Если Демас когда и считал, что может вздохнуть свободно после возвращения хозяина, то, пожалуй, следовало бы сказать ему, как сильно он ошибался. Молодой патриций вернулся домой самое большее дня два назад, точно и сам он не мог сказать, ибо потерял счет времени сразу, как только въехал в город. Еще подумал, подъезжая к Каринам, не повернуть ли к дому Петрония, тот наверняка был бы рад его видеть, но потом сменил решение так же быстро, как делал все остальное, и отправился к себе - нужно и проверить, в самом деле, не разобрал ли Демас в его отсутствие дом по камешку. Не обнаружив по приезде ничего особенного, кроме разве четверых в стельку пьяных рабов, Виниций приказал всех четверых высечь, а уже на следующий день добавил к провинившимся еще двоих - те случайно попались хозяину на глаза за разговором, мол, похоже, в этот раз эргастул по швам трещать начнет еще до Нептуналий. Словом, Виниций вернулся весьма не в духе, отчего Демас решил, что хозяин в ближайшие дни вовсе никого принимать не будет и тем более не пойдет никуда.
Однако же все подозрения вольноотпущенника пошли прахом буквально к утру следующего дня.

Виниций - не Петроний, он до полудня, а то и до заката, спать не будет, однако гость является аккурат тогда, когда хозяин едва успевает встать с кровати.
- Ромилий? Проводи, - невольник со всех ног несется выполнять приказание, Виниций же, ожидая, пока хорошенькая, ладно скроенная, недавно купленная Демасом по его особому распоряжению гречанка-вестиплика закончит наконец с его тогой и отправится восвояси, сосредоточенно хмуря брови, перебирает в голове разом всех известных ему Ромилиев, до тех пор, пока не останутся только неизвестные - или те, о которых он, по большому-то счету, и думать не слишком желает.
Старика Ромилия, помнится, знал еще его, Виниция, отец. У них даже были какие-то дела с сенатором, а Марк, уже тогда горячий, скорый на руку и острый на язык, всячески подшучивал над желанием отца женить его на какой-то из Ромилиевых дочерей - разумеется, пока отец не слышит, старший Марк Виниций мог и уши надрать за то, что сын не может за зубами удержать языка. Пожалуй, старого сенатора Виниций даже отчасти любил, относительно рано оставшись сиротою и вместе с тем - полноправным и единоличным хозяином сразу нескольких имений, молодой патриций часто бывал у Ромилиев и подолгу беседовал со стариком, спрашивая совета. Говорили, будто это с подачи старого сенатора подняли Виниция до трибуна, однако сам Виниций слухи эти, едва услышав, пресекал - незачем, в самом деле, утверждать, будто то, чего не было - было, а того, что было - не было никогда.
Фауста Виниций тоже, разумеется, помнил. Помнил, как потрясла его весть о разорении некогда влиятельного дома. Помнил, какие проклятия слал на голову беспутного сына после смерти отца. Помнил, как уговаривал его Петроний не спешить там, где спешить не нужно, помнил, что Петрония не слушал. Гречанка снует вокруг хмурого хозяина, явно боится попасть под руку, как те, двое, вчера, а Виниций постепенно начинает припоминать и понимать, как желал бы говорить с тем, кто так неудачно прохлопал целое имение, а также и - как не нужно.
- Достойный Ромилий ожидает тебя в таблинуме, господин, - этот раб отчего-то взял себе в привычку входить без стука, нужно будет объяснить ему, для чего придуманы двери, возможно, даже палкой по спине, так скорее войдет в голову. Виниций отправляет знаком руки закончившую и отошедшую в сторону вестиплику и выходит в таблинум, с тесно сдвинутыми бровями, надменный, гордый.
- Приветствую тебя, Фауст, - кто часто бывает у Петрония, тот давно уже научен, что вести дела с теми, кто тебе не слишком приятен, приходится не сказать, чтобы так уж редко. - Пусть дарует тебе удачу Меркурий и Фортуна осыплет тебя всеми дарами, что имеет.

Фауст явно желает расположить его к себе - что ж, пусть потеет. Возможно, Виниций и согласился бы, и даже перенял бы манеру гостя непосредственно веселиться и шутить, однако почему-то нет охоты шутить. Должно быть, из-за того, что слишком поздно лег вчера и слишком рано встал. Должно быть, из-за этого невольника, который так и не идет из головы. Распустились тут без хозяина, Демас, пусть и служит Винициям уже давно и не раз доказал свою расторопность и преданность, за что и был, кстати говоря, однажды освобожден, с возрастом становится словно бы мягче и на многое предпочитает закрывать глаза. Что ж, на то хозяин и вернулся домой, чтобы железною рукой навести здесь порядок за какую-то пару дней.
- Об этом можешь не беспокоиться, - произносит молодой патриций убедительно; от него не укрывается, каким оценивающим взглядом окидывает его Ромилий. Последний раз он видел Фауста в пух и прах проигравшимся, растерянным, нищим, можно сказать, и как-то так получилось, что таковым его и запомнил - бывает. Отделаться от сложившегося впечатления, пожалуй, будет нелегко. Равно как и заставить себя, убедить себя в том, что презирать сына за гибель отца - конечно, дело благородное, но не тогда, когда сын сам является к тебе вести дела.
Виниций слышал, подходя к таблинуму, разговоры рабов. За дверями дома, вот незадача, не замечено лектики, даже ее подобия - выходит, наследник знатного и некогда уважаемого рода, преуспевающий в своем деле, судя по слухам, явился пешком, что Виниций с высоты своей бьющей через край гордости считает и всегда считал вовсе неподобающим, вон и свитки в руках стоящего поодаль невольника, кажется, в грязи или в луже валялись.
Впервые за время разговора губы Виниция трогает легкая улыбка:
- Вероятно, случилось что-то важное, позволь мне угадать? Или же у тебя ко мне что-то срочное - обычно я прошу предупреждать о визите хотя бы за день, а лучше за два, - эту привычку Виниций тоже перенял у Петрония, который, пусть и делает вид, что его вовсе не интересует, как и на что он тратит свое время, в подобных делах проявляет неслыханную скрупулезность. Должно быть, именно поэтому считается одним из наиболее уважаемых в Империи патронов, хотя Виниций не спрашивал. - Однако сделаем скидку на то, что я и сам относительно недавно в городе. Что слышно в Риме? Ты часто бываешь на Палатине? - старый Ромилий был вроде как вхож в ближний цезарев круг, однако насчет младшего Виниций не уверен, да и есть ведь, из-за чего. Хотя пиры на Палатине, коих в последнее время, судя по нечастым письмам Петрония, стало еще больше, чем когда-либо, существующим законам вовсе не подчиняются, а такие, как Фауст, могут и дела свои под неустанным наблюдением цезаря спокойно вести. Извечные хозяйки этих пиров, Нигидия и Криспинилла, строят из себя добродетель, только пока не увидят дно первой чаши, а там хоть голыми руками обеих бери.

Войны заканчиваются нашими победами, о да. Только эта война, именно эта, как оказалось, скучна и никому не нужна, и когда бы не Корбулон - неизвестно, чем бы все закончилось и где бы сейчас сидел Тиридат. Об этом тоже нужно с кем-то поговорить, Виниций остро чувствует эту необходимость, иначе его просто разорвет, однако ни Петроний с тем полнейшим равнодушием, которое он выражает к подобным вопросам, выражает вполне себе открыто, ни вот Ромилий ему не подходят, как ни жаль.
Тем более, что с целью столь раннего визита младшего Ромилия Виниций, как ни забавно, угадал.
- Все-таки любопытный он человек, мой вольноотпущенник, - Виниций пожимает плечами, подходит к столу, подчеркнуто неторопливо перебирает в беспорядке лежащие свитки, пытаясь отыскать нужный, - думает, что достаточно принести Меркурию хорошую жертву, и тогда все пойдет хорошо. Кто объяснил бы ему, что это далеко не так, - отыскав наконец нужный свиток, за ним еще один, Виниций разворачивается к гостю лицом, складка меж его бровей наконец разглаживается - непримиримый гордец, молодой патриций решает вдруг, что с этим человеком на всякий случай можно бы и поладить, кто знает, что успело измениться в Риме за время его отсутствия. - Твои источники, Фауст, не врут - действительно продаю, и прошу за них дорого, ибо есть, за что просить, впрочем, ты сам все увидишь, - короткий и звонкий хлопок в ладоши наполняет величественную пустоту таблинума, в дверях показывается сначала почтительно склоненная темноволосая голова, и в таблинум входит девица лет от силы пятнадцати.
Виниций смотрит на вошедшую с почти отеческой гордостью и явно не отеческим упоением:
- Поди скажи Демасу, чтобы привел мне тех двух. И сама возвращайся.

Вольноотпущенник Демас, степенный и важный, не входит, а прямо-таки вплывает в таблинум, за ним следуют, склонив почтительно головы, две египтянки, высокие, почти с Виниция ростом, ладно скроенные, крепко сшитые, с одинаково бронзовой кожей, любовно и со знанием дела умащенной маслом; терпкий, стойкий запах этого масла вскорости пропитывает самый воздух в таблинуме. Вероятно, Петроний оценил бы зрелище в целом. Виниций же, которого с начала разговора с Фаустом занимает исключительно дело, окидывает пытливым взглядом обеих и разворачивает к Фаусту лицом сначала одну, потом другую, знаком руки отправляя вольноотпущенника прочь - пока что:
- Погляди. Этих мне привезли из Ахайи, предлагали еще арамейку, но я отказался, зато за каждую заплатил серебром. Если я правильно наслышан о твоем деле, они могут тебе подойти. Не смотри на то, что они египтянки, у этих египтянок было сразу три учителя грека, притом один из них - мой, а другой приходил по особому распоряжению Петрония - должно быть, наш Петроний хотел купить впоследствии обеих себе, - Виниций широко улыбается, египтянки же раз только решаются поднять глаза. - Они все понимают, можешь не беспокоиться, а вот эта, - ладонь Виниция ложится на плечо одной из девушек, щедро намазанное маслом, - даже Вергилия читает наизусть, однако тот грек, которого присылал мне Петроний, научил их делать вид, будто не понимают по-латыни. Экзотика, - молодой трибун, похоже, вовсе развеселился. Темноволосая невольница, стоявшая поодаль, едва Виниций отнимает руку от плеча египтянки, подает ему небольшое мягкое полотенце, дабы тот мог хоть как-то вытереть с рук проклятое масло, тяжелым ароматом которого, кажется, в скором времени пропитается все в доме насквозь. - Словом, если тебя интересует не просто красивое тело - бери обеих.

Да пусть хоть всех забирает, а кого не заберет - Виниций сегодня же подарит Петронию. Петроний не раз выражал свое восхищение тем, как умеют в доме Винициев подбирать себе ладных невольников, выражал вслух, так что он изрядно удивится, если Виницию вздумается вдруг и в самом деле опустошить кубикулы в своем доме, удивится тоже вслух. Однако говорить с Фаустом о том, что успел привезти с собою, кроме полного разочарования в окончившейся наконец войне... Глубокая складка снова пролегает меж бровей молодого патриция, Виниций на какое-то время погружается в раздумия.

Да хоть даром забирай, отвечает было Виниций, останавливает его только то, что на того грека, которого прислал Петроний, с благими, разумеется, намерениями, пришлось потратить больше, чем обычно берут греки. К деньгам молодой трибун всегда относился крайне прохладно - есть и есть. Тем более, как оказалось - то, что он желает иметь, он ни за какие деньги не купит.
Фауст оглядывает предназначенных на продажу рабынь, Виниций, воспользовавшись тем, что гостю пока не требуется его внимание, постепенно приходит в себя. Это нужно изо всех сил стараться - чтобы одна мысль, которая занимает, отступила хотя бы на время.
Нет, нужно говорить об этом с кем-то, и говорить сейчас же. Он нуждается в совете, ему нужна какая-то, пусть даже завалящая, идея - лучше тех, что до этого приходили ему в голову, разумеется. Как все было бы просто, гораздо проще, будь его Лигия невольницей в доме Плавтиев - пол-имения отдал бы, чтобы купить эту девицу, и никому, ни за какие деньги бы не продал. Было бы слишком просто, если бы все было именно так. Виниций побоялся тогда говорить с Плавтиями о Лигии - наверное, все-таки надо было, хотя теперь что.

Кто только поселил в нем эту мысль, эту неотвязчивую мысль, кто-то смеется над ним, еще немного - и заставит его бросить все, бросить дом, бросить Рим, оставить Фауста одного растерянно хлопать глазами, заставит выкрасть девицу из дома и увезти ее - куда? А хоть куда, хоть бы и в Анций, хоть бы и на Сицилию, хоть бы и подальше от границ Империи - пусть Гадес поглотит и тот дом, и целый Рим! Усилием воли Виниций заставляет себя вернуться к египтянкам; от стойкого запаха масла к горлу подкатывает комок.
- Три тысячи сестерциев. За каждую, - Виниций даже не удосуживается взглянуть в лежащие перед ним на столе свитки, а ведь надо бы и проверить, за этих девиц, помнится, пришлось отвалить раза в два больше, да и не сам ли он сказал Фаусту, что просит за них дорого?
Ну, сказал. Пожалуй, все дело в том, что на других девиц, как бы красивы они ни были и как бы заманчиво ни было то, что те предлагают - смотреть противно.
- По три тысячи за каждую - и забирай вот эту. Дарю ее тебе, - ладонь Виниция упирается в горячую, мокрую от внезапно выступившего пота спину юной гречанки; та покорно и почти неслышно выходит в центр просторного таблинума, две египтянки, чья участь давно уже решена, сдержанно сопят у нее за спиной. Виниций наконец отнимает руку, и гречанка вздыхает, кажется, с облегчением. - Для твоего дела она не подойдет, ибо никогда не выбиралась дальше тепидария, но, раз ты просишь...
Убери их, хочется приказать Демасу-вольноотпущеннику, однако Виниций не делает и этого. Сейчас начнется неизбежная торговля, сейчас едва ли не зубы египтянкам начнут пересчитывать - будто в том деле, для которого покупает их Ромилий, нужны зубы. Виниций понимает, что без этого обойтись будет крайне сложно, все-таки, как он уже успел отметить, младший Ромилий крайне предприимчивым сделался после того, как нажил кое-какое состояние, а потому желание прогнать невольниц вместе с этим запахом масла приходится пока придержать.

Боги, нужно было отказаться от этой затеи или перепоручить Демасу вести переговоры. Чрезмерно деятельная натура Виниция ни в каком виде не приемлет проволочек, подобных этой. Казалось бы, чего уж проще, хочешь - бери, не хочешь - проваливай. А болтать попусту, нахваливая мнимые достоинства и умаляя мнимые недостатки предназначенных на продажу девиц - этим пусть занимается кто-нибудь другой, более подкованный в риторике. Ах, дорого, ну так найди себе дешевле.
Виниций спешит, и Ромилий явно понимает, что он спешит.
- Три тысячи, и ни скрупулом меньше. Пошли вон, - египтянки так же, храня почти похоронное молчание, выходят из таблинума, и Демас вслед за ними, словно бы они куда-то денутся из атриума. Гречанка Береника, предназначенная Ромилию в подарок, только остается в таблинуме, и два патриция - спутника Ромилия, как, впрочем, и гречанку, Виниций предпочитает по привычке не замечать. - Убери это, - свитки, разложенные, как придется, на столе, нужно прибрать, и Береника занимается наконец делом куда лучшим, чем просто стоять и смотреть в пол.

Пусть убираются. Пусть все убираются. Виниций никого не желает видеть, хоть бы и должен оказать гостю подобающий прием и почтение - никого не желает видеть, кроме разве одного человека, правда, пока не уверен и сам, которого. Любого, у которого можно спросить совета. Виниций задумывается на какое-то время - и его голову вдруг посещает внезапная, резкая, ослепляющая, точно вспышка молнии, мысль.
А что, если?..
У Фауста все-таки побольше средств будет к осуществлению его, Виниция, затеи. По долгу службы он во многие дома входит и явно со многими имеет дела такого рода, о которых не принято говорить в обществе, к примеру, столь добродетельной жены, как Помпония Грецина. Однако же, будь его Лигия невольницей - неужели сам не купил бы? Пожалуй, здесь стоит поступить более деликатно, но как?
Проклятье ему, Марку Виницию, ибо не может ни о чем больше думать, не хочет ни о чем больше думать.
Гречанка Береника заканчивает наконец с разложенными на столе свитками, Виниций и ее отсылает знаком руки - жаль, что чужого раба нельзя так же отослать, пусть подождет покуда в атриуме; лезть в чужие разговоры, Виниций знает это, у невольников из дома Ромилиев не слишком-то принято, но любой, даже случайный, свидетель его беспокойства должен быть немедленно и очень сурово наказан.
- Впрочем, я передумал. Пять тысяч за обеих - и пусть сегодня же убираются из моего дома. И насчет подарка я от своих слов не отказываюсь. Бери ее, Фауст, в твоем доме, при твоей сестре, ей будет несравнимо лучше, - Фелиция немногим старше Фауста, насколько он помнит, и еще в юном возрасте обещала вырасти кем-то вроде Грецины, столь же обходительной и мягкосердечной, хотя кто знает. - Кстати, как она, Фелиция? Я давно у вас не бывал, и, если ты не станешь возражать, в ближайшее время нанесу визит.
Лишь бы только Фелиция не напомнила ему Помпонию, а в свою очередь - и Лигию, хотя все, все, что окружает его сейчас, запахи, звуки, цвета, все напоминает ему о Лигии, да с такой неведомой прежде остротой, что хоть сейчас беги из дому, хватай первого подвернувшегося коня и поезжай снова к Плавтиям, лишь бы только еще несколько минут провести с нею. Петроний предложил бы сменить тему беседы, Виниций же сам для себя желает только и исключительно ее одну - тогда и успокоится.
Вероятно.

- Петроний, - бросает Виниций рассеянно, глядя, как управляется Демас с бумагами. Пожалуй, этих двоих лучше оставить вместе, его вольноотпущенник и сам прекрасно договорится и уладит сделку, даже право подписи имеет, ему же, Виницию, останется только печать поставить. Несмотря на то, что натуру имеет чрезвычайно деятельную, всех этих проволочек и мелких формальностей, неизбежно сопутствующих торговле, Виниций не любит, а посему старается всячески избегать. - Я у него еще не был и как раз собирался заглянуть, можешь пойти со мной, только этого с собой не бери. Скажи, - молодой патриций оборачивается к стоящему посреди таблинума с важным видом вольноотпущеннику, - пусть приготовят лектику.
Петроний, вероятно, будет рад, во всяком случае, Виницию хочется так думать. Неизвестно, однако же, что за дела у него с некогда славным семейством Ромилиев, да и были ли они вообще, какие-то дела, и Виниций понимает, что сгоряча сболтнул лишнего - ему бы с глазу на глаз поговорить с Петронием. Ближайший приятель Меднобородого, Петроний имеет на него удивительное влияние и наверняка тем самым вызывает жгучую ревность в Поппее - Виниций даже улыбается, стоит ему только представить, какую кислую физиономию скорчит божественная Августа, когда Петроний снова появится на Палатине и начнет лить цезарю в оба уха сразу изысканнейший мед, настоянный, однако же, на изрядном льду. Не стоит обольщаться насчет Петрония, и цезарь либо глуп, либо страшно слеп, либо - что наиболее вероятно и наиболее же опасно - искусно притворяется. Все они притворщики при дворе Меднобородого, а Петроний - всех мастеровитей.

- Послушай, Фауст, - отправив Демаса прочь с бумагами и деньгами, Виниций как-то сразу меняется в лице, словно бы желая дать понять Ромилию, что разговор теперь пойдет серьезный. - Ты, вероятно, знаешь Авла Плавтия, так вот - у него нет того, что тебе нужно, однако есть то, что нужно мне, только мне они нипочем это не отдадут, - нужно, в самом деле, знать Помпонию Грецину, чтобы так утверждать, а Виниций знает, уже успел узнать и понять кое-что, - а тебе могут.
Гордая его натура противилась изначально этой мысли, изначально, как только мысль эта посетила его голову - но не за советом ли собирался он к Петронию, не собирался ли воспользоваться его положением при дворе? С другой стороны, если бы заложницу можно было так же просто купить, как любую другую рабыню - неужели сам бы не смог?
- Впрочем, нет, пожалуй, не могут, - Виниций гневно сжимает губы, в самом деле, нужно было прежде подумать, а потом уже заговаривать об этом, теперь Фауст, с его-то загребущими руками, чего доброго, пожелает взять Лигию себе, а допускать этого ни в коем случае нельзя. Хотя пусть-ка попробует пробиться сквозь заслон преданной и добродетельной донельзя Помпонии Грецины.
Виниций охотно посмотрел бы на то, как Ромилий будет уговаривать Помпонию.

А ведь чего проще - забрать, увезти, если понадобится, то и силой отбить, никакого нет ему дела до того, что подумает себе старик Плавтий - да пусть, что угодно, думает, лишь бы Лигия сегодня же, сейчас же вошла в его дом и села у его огня. Виниций болен, он бредит и, если не придумает выход всезнающий Петроний, найдет его сам, хоть бы и нечистого на руку Ромилия сюда приплетет.

Фауст соглашается, даже, кажется, не подумав, и этого стоило ожидать. Фауст вообще на все согласится, что хоть как-то поможет упрочить его и без того довольно прочное положение, да еще и сулит неплохие деньги и расположение знатных фамилий. Вероятно, он даже попросит, чтобы Виниций замолвил о нем словечко Петронию, вероятно, он даже поможет, действительно поможет - но не раньше, чем займется этим делом влиятельный и всезнающий Петроний.
Только на одного Петрония вся его, Виниция, надежда.

Что именно тебе требуется от этого Авла Плавтия, говорит Фауст, и Виниций снова закипает, едва не содрогается от в который раз охватившего его безумия.
Требуется, чтобы Плавтий, который весьма недвусмысленно дал ему понять кое-что, передумал и позволил Виницию забрать Лигию себе. Без каких-либо церемоний, которые не нужны ни Плавтию, ни Помпонии. Без того, чтобы оскорбить этот, бесспорно, чудной, но все же добродетельный дом, без насилия, без кровопролития. Или действительно верят Помпония и старик Плавтий, что этот консульский потомок не погнушается и головы обоим разбить о мраморные статуи их же атриума, если будет на то особая нужда?
- Не позволю, - отрезает Виниций строго, впрочем, улыбка, хоть бы и вымученная, снова появляется на его лице. Ему только накануне удалось наконец уснуть, до этого он вовсе не спал несколько ночей или спал вполглаза, охваченный одной только мыслью - как бы поскорее устроить то, без чего жизни себе не представляет. - Пока не позволю. Прежде нужно поговорить с Петронием, может сложиться так, что и твоя помощь мне не понадобится, хоть бы я и достаточно высоко ее оценил, - последнее Виниций произносит намеренно, словно давая понять Ромилию - я от своих слов не отказываюсь, если сделаешь все так, как нужно будет мне, еще и денег сверху отсыплю столько, сколько сумеешь унести в своем плаще. - Если хочешь, можешь поехать сейчас к ним, я дам тебе коня, или лектику, или все, что захочешь, поезжай, и сам увидишь, что именно нужно мне, - один раз увидев Лигию, позабыть уже невозможно, стоит только опасаться, как бы Фауст не решил выкрасть или выкупить для себя его Каллину.
Его Каллину. Его. Его.
Моя.
Молодой трибун настолько сильно уверовал в то, что Лигия будет принадлежать ему только, что с трудом способен представить себе иной исход. Уверовал и боится теперь. Боится, что Петроний, узнав его Лигию, надумает взять ее себе. Боится, что сделает то же самое цезарь, ведь разве не цезарю по закону принадлежит право опеки над Лигией? Не страшно разве только за Авла и Помпонию, и за себя тоже не страшно - он уже проклят, и проклят будет, если не сделает однажды Лигию своей.
- Ну так что? Куда пойдешь?